Желтое, зеленое, голубое[Книга 1] - Николай Павлович Задорнов

«Значит, никому не пришло в голову! Так принято поступать». Раменов еще поговорил с экскаваторщиком. Тот усмехнулся. Замкнулся круг.

Поздно вечером Георгий дождался Нину. Сказал, что стенка крепкая — кажется, не пробьешь, что его никто не понимает, что нечего хлопотать, — те, кто там все рушит, воображают, что они рушат старый мир, до основания…

— Но у меня в руках другое — могущественное оружие. И тогда посмотрим…

Позвонила Сапогова.

— Почему вы забыли нас, Георгий Николаевич? — раздавался в трубке звонкий и веселый голос. — Я очень скучаю по вашей супруге. И Владимир Федорович… Нельзя так увлекаться работой. Я много раз звонила Нине Александровне, и она всегда уклоняется, ссылается, что вы заняты, а одна не хочет приехать к нам, я ее вижу только, если встречаю на улице или на почте.

На новоселье у Раменовых была Сапогова без мужа. Он находился в какой-то командировке.

— Я с удовольствием! — сказал Георгий.

— Вот вам что-то хочет сказать Владимир Федорович…

— В самом деле, почему мы к Сапоговым не сходим? — спросил Георгий, закончив разговор. — Ведь я не так уж занят.

— Я не знаю… Я не хотела отрывать тебя от дела, когда ты так увлечен… И я тоже занята. А это не его строительный участок?

— Нет. Это работники завода распоряжаются на своей территории…

— А тебе хочется к ним?

— Можно бы. Неудобно так долго не ходить. Только там опять начнутся разговоры об отрезах и как инженеры хорошо время провели, о работе им говорить нельзя, сама же ты издаешь брошюры, учишь их молчать.

— Евгения Васильевна не говорит об отрезах. С ней очень интересно. Она много читает.

— Может быть, зайти ненадолго, чтобы не терять вечер.

— Как хочешь. Мне иногда не совсем нравится, как Владимир Федорович на меня смотрит.

— Тебя всегда мучают напрасные сомнения! Чистая моя! Прекрасная! — целуя ее, сказал Георгий. — Но вот теперь я покажу тебе набросок. Я их пробью. Если выстроили мне стенку, то и я буду действовать другим оружием.

На полотне углем начерчены костры, экскаватор, машины, огромная «техника» занята уничтожением ничтожного, маленького кладбища.

— Не знаю, как это будет выглядеть в красках… Нет, это не оружие, — вспыхнув, зло сказала Нина.

— Почему? — он тоже вспыхнул и готов был поссориться.

— Ты знаешь, мне рассказали, зачем Шестаков поехал в Москву. Он написал небольшую повесть о первых переселенцах на берегу океана. Говорят, что это очень романтично. Его издадут в Москве.

— А ты хорошо знаешь Шестакова? — с оттенком пренебрежения спросил Георгий.

— Да… Он такой худощавый, спортивного вида, в очках, очень подвижной. Иногда заходил ко мне, усаживался и начинал какие-то разговоры, которых я не понимала…

— Он пробовал за тобой ухаживать?

— Он мне не нравится. Я совершенно не предполагала, что он может быть серьезен. Но вот говорят, создал что-то интересное.

— Так вот почему его жена ходит такая сияющая!

— Откуда ты ее знаешь?

— Она преподает музыку в детском саду. А я там оформлял новогоднюю елку.

— Она красивая женщина. Но хочет казаться выше и поэтому всегда ходит на высоких каблуках… Но вот видишь, ее муж оказался серьезен.

— Да, он говорил мне как-то на доках, еще летом, что писать про завод нельзя, что впору взяться за историческую тему.

— А у тебя экскаватор занимает все, рядом — машины, какой-то гараж. Черепа мелки, лицом экскаваторщика ты ничего не сможешь выразить. Я, конечно, не знаю, как ты все это сделаешь в красках. Свет — сильная твоя сторона, у тебя чувство света, а тут огни, ночь, отблески. Но тогда потеряется всякий смысл твоего «героизма»…

— Пожалуйста, не смейся…

— И что это за черепа? Чьи?

Георгий сел на диван и закрыл лицо руками.

— Что с тобой?

— Разгром на обоих путях.

— Нет, ты должен знать, у тебя талант. Но одно, когда ты рисуешь Нату или меня. Другое, когда твоя кисть — оружие. Вспомни, с каким благоговением наши родители относились к художникам прошлого, к передвижникам. А ты еще мало подумал. В горячности винишь экскаватор, который ни в чем не виноват. Но попробуй. Делай все, как задумал. Может быть, ты что-то найдешь.

На другой день он работал до вечера. Нина целый день провела в редакции. Георгий сам ходил с судками в столовую. Вечером были у Сапоговых, ушли рано, Георгий решил опять работать.

По дороге Нина рассказывала, что прислали новое пополнение молодых солдат, какие это славные, чистые ребята, с каким интересом ко всему относятся. Очень гордятся, что попали на службу в этот город.

В воскресенье Георгий встал затемно. Опять ничего не получалось. Чтобы успокоиться и не чувствовать себя бездарностью, он иногда прибегал к испытанному средству — начинал перебирать стоящие грудами у стен свои уже написанные картины. Ярко горел электрический свет. Одно за другим вырывал он большие полотна в тяжелых рамах и ставил на мольберт.

Некоторые картины как бы говорили ему: «Помнишь, как тебе тяжело было, когда ты нас писал. И ты тоже отчаивался и проклинал все на свете! А ведь получилось!»

А вот это плохо! И он отбрасывал пейзаж, потом снова схватывал, ставил на пустой мольберт и начинал исправлять и дописывать.

— Ну посмотри, иди сюда… Что ты теперь скажешь, — сказал он, когда Нина в халатике вошла после ванны.

Она увидела, что на другом мольберте стоит старый пейзаж.

Подошла к мужу. Небрежно, без интереса посмотрела.

Ее глаза полны живости, игры…

Свет погасили. В окнах уже горело солнце, и весь потолок был залит ослепительным светом. Лето было на картинах, обступивших диван, деревья в цвету, цветы, огромные воды и веселые птицы, и все в огне красок…

— Ну скажи, скажи мне, я теперь пойму все, — говорит он, легкий, стройный, со свежим, сильным и гордым лицом, — я слушаю тебя со вниманием.

Она тоже легка, свежа, но в ее глазах исчезло выражение наивности и уступчивости. Она довольна и счастлива за него, он награжден и одарен. И не хотелось бы сейчас огорчать его. Ведь потом он сам все поймет.

— Ну пожалуйста, говори!

Она заговорила сначала нехотя. Но теперь ее рассуждения сердили Георгия. Он не хотел обижать ее, возражать, голова его опускалась, а плечи сутулились. У двери раздался звонок.

— Ты забыл, что сегодня воскресенье и я поеду на базар. — Она весело взглянула на мужа, на мгновение превращаясь в чужую, недоступную.

— Вы одни? — удивилась она, встречая Владимира Федоровича. — А-а…

— А Евгения Васильевна поручила вас мне, — ответил Сапогов. — Так вот ваша новая квартира? А-а, здравствуйте, Георгий Николаевич. Едемте, кони поданы, и я в кучерах.